Манагер. ЕГОР. ПОПЕРЕК И ВО ИМЯ

…дыра первого слова, как отёк в глотке. Поздно и незачем. Тикает обратный отсчет на годовщину, судмедэксперт описал химию тела, кто-то заяснил статьёй, там наградили железом, а он стоит рядом и усмехается на человечину ритуала. И я туда же, чего нам еще? Проявился на девять рядов – лавина песен, концертов, интервью и фото. Строки текстов расходились афоризмами, помогая разрубать бестолковое и соединить на драйве. Так и есть, «Гражданская Оборона» – и феномен, и яркий осколок великой эпохи. Наотмашь явился, нежданно оборвал. Давай, друг, давись – почему сейчас, случай или судьба? Лишь помутнение и грусть. О-о, пошли мы все на… В башке путаются строки, споры и комья воспоминаний. Какая разница – припечатал надолго.
От трех поколений вздрогнули, враз осиротев и поникнув. С художника спрос втройне, но и поклон уважения – до земли. Горе резко смахивает пафос, и плевать на слог и приличия. От чего парил, то и душит, а капли тоски разъедают долбаный опыт, нашептывая о неизбывно-счастливом. Не будет больше подсказок: любимый названный брат прикрыл дверь, отошед в фееричную даль. Вчера многие на него кривились, цепляясь за слово или завистливо шипели, назавтра – покаются и растиражируют взахлёб. Мифы – неизбежная плата за успех, а мне проще – видел от истока, стоял «da capo», провожал – «in fino». Все было по-другому, вовсе и не так …

В далеком 84-ом знакомые дивились: резкий, странный, умный – как перст посреди толпы. Когда пел, то ускользал, если говорил – ближе не бывает, а всё манило послушать вновь. Однажды стереотип разрывало бомбой, мир рвался бумагой, обнажая невесёлую механику бытия. Безобразно грязно и ослепительно прекрасно, доступно и невыносимо незыблемо. Пелена сползала и каждая строчка словно твоя. Хотелось кричать, что-то говорить, распирало изнутри, а  повсюду – праздник, фейерверк и армагеддон. Если не инициация, то полный пробой на обмен разумов. Протыкаешь небо с размаха, а там такое – и слово на губах вязнет, и звезды как слово. Увидеть мир иначе, перевернуться и устоять, вскрыть сознание, услышать хлопок одной ладони, и – к сверкающим основам через вонь исподнего и бытейскую суету. Сразу и напрямик, без стеснения и огляда. Почти нультранспортировка, а он как поводырь племени одиноких и гордых, придавленных, но не смиренных судьбой. Отсюда пляшут ноги феномена.
Наверное, не учитель он, но из песен выпирало – поделись и передай другому, смотри, как вижу, но распахни себя сам. Кого знаю – все обновились, скинув шелуху стандартов и манерную ересь самости. Вдруг видишь его глазами, и если была в тебе золотая жила, с треском выходила на свет. Не всяк сносил, кто-то обезьянничал, а кого-то сминало до запоя и дурости. Не его вина – выхлоп откровения надо еще выдержать. Он тоже терпел –  ГБ и крейз, утраты и хомут лавров, но катилась по стране волна прозревших, расцветая в благодарных друзьях и ошалевших фэнах. Вместе шуровали через странный огненный брод – без войны, но с чувством боя, утопая в фальши реализма, но двигая к суше, где всё настоящее, и можно во весь голос среди своих, где иллюзия прорастает в осязаемую явь.
Отчего здоровые мужики сглатывали комок на исходе февраля? Разрыв, не к месту и под дых. Вспомнилось, как проламывал скорлупу, перемахнув свой Рубикон, и неважно куда, важно – с чем, а многое – от него. На миг он склонился к твоему лицу и улыбнулся на прощание. Не ко времени, ведь столь смачно продвинул весомость слова поперек патоки продажной попсы и копирайторов чужих заслуг и находок. Перемоловшие боль в надежду часто уходят поодному, но достойной замены не прибыло, оттого потеря масштабнее и злей. На божницу не сажаю – никто не совершенен, но мерю по следу в сердце, влиянию и звонкому переходу через жизнь.
Ждут подробностей, деталей, аховых моментов, а толку? Потешить чьё-то эго или обрадовать выпуклым фактом. Что-то изменит или развернёт носом против ветра? Пустое, год спустя кто-то соберёт в цветистый фолиант, переврет половину и наделает ляпов. Паскудный удел доброхотов оживлять после смерти, нагоняя ушедшее и путаясь в амбициях и гонорарах. Хочется за его горизонт, да штанины рвутся, вот сквозь ту прореху и будут разуметь. Нет бы, послушать песенку, почитать интервью, втиснуться в биографию и насильно раззявить очи, исторгнув все эти пряники  лояльности и пришибленную терпеливость. Эй – хрустни коконом, выпрыгни из кожи, и пускай полкрыла освободишь, но сообразишь и радугу за плечом, и какое коленце выкинуть. Махом приосанишься, и всё разом на место встанет.

Были разговоры, что раньше протест был, а ныне от политики отошёл. Да, ни на йоту, как воевал тоталитаризм – от власти он, в умах или эволюции – так и не отступил, но с годами брал очередной уровень, расширяя охват земных реалий. Чем выше, тем виднее, а снизу – свой нос как мерило. Метафизика насмехается над конкретикой – и размер заужен, и смысл суетливый, но орава от демократии вгоняет его в антисоветизм очередным могильщиком коммунизма. Идиёты – система меняет лишь обличье, пряча беспутство под мякотным лозунгом. Ныне или тогда – одна суть: за свободой похотливое лицемерие, а в мозгах – мишура фраз. И в партии был, и в русский прорыв ходил, и с колен призывал встать. В ладоши-то хлопали, а все бочком, по стеночке, а как осатанели от денег – в одной руке концертный билет, в другой – оптовый прайс. Кабуки-срам, хоть наизнанку вывернись.
В 88-ом со сцены заявили – мы коммунисты, и «Коммунизм» создали не в эпатаж, а зарубил КГБ концерт в «Юности», так от идеи ректор распахнул новосибирский универ. В вестибюле зал, на лестнице сцена и запреты побоку. Вот это и был коммунизм, но слово так истрепали, чего мусолить еще? Не буквы же – состояние души, когда всё возможно и зашибись. Под миллениум тьма наползла, впору зубами взвизгнуть, но сник народ, лишь ворс на загривке шевелится. Что остаётся – прикрыть мечту  и защищать, сколько сдюжишь, а имеющий уши не проморгает. Он не смирился и выплеснул «Звездопад», чтобы помнили эпоху, когда наивные и отчаянные на одной вере в счастье пробивались туда, где никто еще не умирал.
Наметил себе берег родины и ушел крейсером на боевое дежурство, только море пенилось. С кем оборонять, когда оппозиция как простипома в кремлевском соку? Что ни персона, то насмешка, на пупах крутятся, а на дело – ни в какую. В одиночку пришлось. И перегруз давил, и томило, но до последнего твёрдо шагал по своей вечной весне. Теперь препарируют – не протест, а прямое действие, активный перфоманс. Можно и так приколоть, вся цивилизация – взаимный гербарий, но не дробится непрерывность, и аппроксимация не круглит небо. Впрочем, пусть ищут по краю снежинки: много не объяснят, но кто-то посмеет выпрыгнуть наружу и откроется ему.
Говорили о суицидах и чьих-то смертях, намекая на агрессию, мрак и безбожие – в виноватые записывали. А за Ходынку или Ленский расстрел царю отвечать? А ныне – в квартале от Лубянки киллер не редкость, грабеж как процедура, и жизнь – на целковый не тянет. Типа чепуха  и нет виновных? Без сленга скажу – пустой базар и дрязги. Без сомнения он верил, иначе не вытянуть четверть века на износ да через шершавые прелести рока, и всё время – на пике. Понимал, что скрыто по ту сторону, из любой строки отсвечивает. Безобразие вокруг до нас сделали, но умиляться на цветок или птаху, если леса под корень и охота на истребление – как-то цинично.
Наш мир красив и за него стоит бороться, оттого в сумраке хранишь огонь внутри. Можно  выгореть, а можно засиять, и сколько отмерено – неважно. Всё стоит внимания, но один славит, что нравится, а другой – что должно, и в первую голову – о главном. Тяжко в мясорубке, но перетерпишь этот тоннель – и цветок расцелуешь, и к деревам припадешь, и за котенка встрянешь, как за друга. Тогда будет по-настоящему, потому что – изнутри.
Продираясь через наш изврат и хлюпая по жиже благоразумия, силу-то черпаешь в свете. Иначе не пройти, не сунешься, вообще не заметишь. Не за кайфом на концерты народ валил и рубился. Это хэви-метал электризует рефлексы, а здесь – по новой проживали, тяжело ли, горько, но сотрясали сознание. И оседало путное, и заглядывали в даль, и легче дышалось. Чтобы не как страус в песок или под корпоратив, а выдержать где-то маленькую битву. Звучит громко, но иначе не скажешь. Магнетизм текста так протаранивал, что прорывалось что-то извне, и убегала земля, и летишь далеко-далеко. Ни грана черноты, злобы или агрессии – ослепительная сила и порыв. Так очевидно и просто, если, конечно, самолюбие перешибешь смелостью.

Непонятно было одно – как Г.О. устроила форменный фурор, опрокинув правила шоу-бизнеса и не отступив от своего? Проект был успешный, но без поддержки и вливаний; радиоэфир молчал, а четверть страны на слух узнавала омскую аббревиатуру; ни клипов, ни теле-показов, но его лицо с футболок и постеров, как символ. Концертные промоутеры охотно шли на контакт, наверное, неплохо имели, и что с того? Люди хотят его слышать, покупают много билетов – вот и весь коммерческий привкус, а он и пальцем не шевельнул, чтобы капнуло больше. Творил, радовался и любил. Вдрызг и брызг и не сорвался, значит, был прав.
Любой музыкант не против, когда не покривил в слове, а ему – по достоинству. Деньги еще никто не отменил, и по тупому – в них мера признания. Москва давно капризна до музыки, но в Горбушке полный биток, а этот ДК повидал не один десяток музыкантов с мировым именем. Собрать пару тысяч – любой группе почетно, но в полном вакууме официозного формата, только вскинуть руку и нагло гаркнуть – панки, хой! А когда майский Billboard выкатил ГО центровым материалом, открыто уравняв с The Doors, стало ясно – талант признали и смирились с необъяснимым фактом мощного присутствия.
Была у нас такая присказка – застолбить место в вечности. Это когда удавалось нечто особенное – убойную песню выдохнуть или лихой поступок сотворить. Для вечности площадь как фикция и мозгами не осилить, но мы попирали релятивизм материи – кому-то с пятачок выпадало, а кому-то кубарем кататься по дивному полю. Даже навскидку – он «отмерил» десятки квадратных километров, и будет где разгуляться в отвоёванном ином. Там-то все будет правильно, но здесь – ежедневная проверка на излом и задачка с твоим неизвестным, а из тупика всего два выхода наружу. Будешь по правилам, заплутаешь в «Замке» от Кафки, а поперек – словно камень с души, лишь прими решение да скинь напяленные приличия. Любой знает, куда влез и почему лямку тянет, но в ловушке долго не трепыхаются: сначала потеряют лицо, а после маразм за здравомыслие примут. Собственно, про это и пел, да и жил, будто из песен вышел.
Была у него черта – умение прощать. Не потому что замирились или там, за давностью, а когда сумеешь преодолеть гадость. Непросто это, но перевернешь себя, вывернув ложное, и он идёт навстречу, словно и не было ничего. Верный подход, иначе один путь – в отшельники, ведь все под прицелом уродства и однажды постыдно срываемся. Обычное дело, но душевный долг надо закрывать по-любому, ибо лишь умение оправиться и не возроптать обуздывает зверя внутри. Вроде просто, а в жизни не часто, но кто ведает, во имя чего бьется с худым миром, разом забывает раздор, оказавшись плечо к плечу на переднем крае.

В эту весну я всё думал – надо ли писать? Сказать трудно, смолчать – нечестно, отложить «на потом» – еще глупее, а в голове телефонный разговор за неделю до исхода. И прострелило – да, после стольких лет просто обязан. Вновь день похорон, ясный и чистый, а как выносить – пошёл снег, потемнело, и взвыла метель. Шапки срывало и глазам больно. Бурно пришёл, бурно уходил. Когда-нибудь неуловимые мстители настигнут и нас, но лучше успеть выяснить, зачем снятся сны, кто за нами наблюдает и когда сияние обрушится вниз. С ответами спокойнее, чтобы не зря штурмовал вражьи бастионы и сочные тайны, чтобы итоговая черта была отчетливой и жирной.
Затерявшись на периферии какой-то галактики, мы до сих пор не знаем, откуда явились, куда уходим и зачем ненавидим под оглушительную проповедь любви. Тысячи лет войны, неизбежного прогресса и яростного противостояния. Бесконечный бунт ради свободы и нескончаемая жажда подавлять и править, а на стыке – поиск заветной дверцы вовне, где разноцветные пространства, чудесная беспредельность, новая земля и непрерывный калейдоскоп. От века одиночки неистово прорывались сквозь безразличие большинства, рабские правила и материализм желаний, оставляя идущим следом – истории, книги, песни, картины. Егор вышел из этой расы первопроходцев, он уверенно вбивал свои плиты в дорогу за горизонт, отозвавшись на титанический труд пришедших ранее, но, как и многие из них – внезапно оказался с другой стороны необъятного здесь и сейчас…

12 апреля 2008